На рубеже XX–XXI веков председателем попечительского совета Третьяковской галереи был мэр Москвы Ю.М. Лужков. Видимо, поэтому свой план выставок на первую половину 2005 года галерея разместила на сайте московского правительства. Среди прочего, ГТГ сообщила, что в мае – июне готовится «персональная выставка лидера группы “Маковец” Василия Чекрыгина – чрезвычайно редкое в музейной практике явление» и что «экспозиция открывается вскоре после выхода в свет в издательстве “Русский авангард” монографии о художнике». Но эта монография появилась не весной, а только в конце осени 2005 года. К информации из Третьяковской галереи всегда надо относиться осторожно.
Один эффективный менеджер российского артрынка посоветовал мне обратиться с письмом к заместителю директора ГТГ Л.И. Иовлевой и поблагодарить ее за то, что она собирается выставлять работы моего деда. Взамен мне могли бы оплатить дорогу до Москвы и компенсировать карманные расходы.
В принципе, в нормальных условиях, это обычная протокольная любезность, предусмотренная при организации выставок, встреч и прочих событий подобного рода. Правда, для наследников российских художественных сокровищ установился свой специальный протокол, согласно которому необходимо сначала поползать на коленях перед теми, кто удерживает экспроприированное наследство.
А российским дарителям художественных наследий по этому протоколу достаточно просто поблагодарить тех, кто противозаконно удерживает их имущество, не отдавая его ни самим наследникам, ни тем, кому дар предназначен.
Но я благодарить неизвестную мне г-жу Иовлеву не стала, а вместо этого послала письмо тогдашнему генеральному директору ГТГ В.А. Родионову:
Уважаемый г-н директор,
Из плана работы Государственной Третьяковской галереи на первую половину 2005 года я узнала, что готовится персональная выставка В.Н. Чекрыгина, идеолога и главы группы «Маковец», и что эта выставка – «редкое явление в музейной практике».
Редким явлением в музейной практике является не организация подобной выставки, а тот факт, что работы великого художника пролежали под спудом в ваших запасниках в течение 24 лет, и сама идея организации выставки возникла лишь под давлением столь неприятной для вас конъюнктуры, как мой запрос о судьбе наследия В.Н. Чекрыгина, подаренного мной конкретным музеям и оказавшегося в подвалах ГТГ, в нарушение всех правил этики и законности.
Я уверена: если бы мой дар попал в музеи, которым он предназначен, такого не могло бы быть.
Ко мне же, дарительнице, внучке художника, чья семья вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам жизни бережно сохранила его наследие, ваше отношение ниже всякой критики. Вместо уважения, которого достоин любой член общества, совершивший поступок, направленный на пользу общества и его обогащение, меня подвергают полному остракизму, отвечая неприятным молчанием на мои справедливые требования и обращаясь со мной, как с гражданкой второго сорта. В свое время похожую ситуацию переживала Марина Цветаева, чья семья подарила Москве уникальный музей, и которую довели до самоубийства, как вам известно. Я не Цветаева, но методы, применяемые к моему дару и ко мне, увы, очень схожи.
Вслед за тем, в марте 2005 года, я направила письмо министру культуры России А.С. Соколову с требованием, «чтобы мне были возвращены из ГТГ 218 графических листов и все 8 масел моего дара работ В.Н. Чекрыгина, не предназначенного этому музею и пребывающего там против моей воли».
Ответом было молчание. Но в результате запланированная на май – июнь выставка работ Чекрыгина не состоялась. В повторном письме г-ну Соколову я выразила надежду, что у дирекции ГТГ хватит здравого смысла не вывозить работы Чекрыгина «абсолютно ни на какие выставки, как внутри страны, так и за рубежом» и «не представлять эти работы собственностью ГТГ, которой они ни в коем случае не являются».
Так и не дождавшись ответа на свои требования, я 18 июля обратилась с письменной жалобой к президенту России В.В. Путину. Но в моем случае чиновники аппарата Администрации президента пренебрегли правилами обращения граждан в высшие органы исполнительной власти: моя жалоба на бездействие Минкульта была перенаправлена… обратно в Минкульт! Точнее, в его структурное подразделение – Федеральное агентство по культуре и кинематографии (ФАКК), в прямой компетенции которого была забота о музейном фонде.
На письмо, адресованное президенту России, ответила некая А.С. Колупаева, начальник Управления культурного наследия ФАККа. Ответ, датированный августом 2005-го, шел до меня более семи месяцев и обнаружился… на полу моей гаванской кухни. Кто-то проник в дом с черного хода и анонимно подкинул под дверь конверт без единой марки – с «официальным ответом» российского культурного ведомства!
ФАКК проявлял активность в основном в тех случаях, когда защищал свои кровные интересы «представителя собственника федерального имущества в виде художественного наследия». Пока руководителям ФАККа был доступен административный ресурс, они штамповали отказы и обещания по единому образцу.
Вместо того чтобы выяснить, куда пропали 27 графических листов Чекрыгина из дара и почему после реставрации изменены оригинальные размеры живописи, г-жа Колупаева поведала мне, что… все работы на месте! Кстати, когда в скором времени разразился громкий скандал в связи с кражами и подделками в музейных фондах, она публично пообещала проверить... все экспонаты (а их то ли 50, то ли даже 90 миллионов), хранящиеся в сотнях государственных российских музеев!
Письмо г-жи Колупаевой заканчивалось такими словами: «…менять что-либо в сложившейся ситуации по прошествии 25 лет не представляется возможным».
Итак, ответом ФАККа на мою жалобу явилось клише «не представляется возможным». ФАКК не пожелал проверить сохранность моего дара и хотя бы просто перевести его из ГТГ в музеи, которым он был предназначен. Ведь перевод работ из одного музея в другой входил в прямую компетенцию ФАККа. Длительное хранение дара в ГТГ негативно повлияло на его судьбу.
Для меня эти годы стали периодом очередного столкновения с печальной российской действительностью – неким злым роком, довлеющим над наследием выдающегося художника и жизнью его семьи.
С одной стороны, были ничтожные аргументы ФАККа при отказе исправить нарушения условий моего дара. С другой – еще теплилась надежда на справедливое решение вопроса. Надеялась не только я, но и те музеи, которым предназначался мой дар. Тогда государственные музеи и другие учреждения культуры еще ощущали себя юридическими субъектами (в разряд казенных учреждений они перешли с 2011 года).
Один мой знакомый взялся было помочь мне восстановить справедливость, но очень скоро отказался от своего намерения, сообщив, что он «политик в запасе» и что его срочно призвали «на службу». В декабре 2005 года он участвовал в довыборах в Государственную думу – в противовес арестованному олигарху Михаилу Ходорковскому (так я впервые услышала это имя). По словам знакомого, люди, внесшие за него 40 тысяч долларов залога, посоветовали ему не заниматься делом Чекрыгина, чтобы не вызвать подозрений в меркантильности. Через несколько лет он написал мне, что не прошел в Думу и что ему не вернули залог, а спонсор давил на него через суд, требуя назад эти 40 тысяч долларов.
В мае 2005 года я получила письмо от председателя департамента культуры Пермской области О.П. Ильиных: «До настоящего времени в Перми о Вашем даре, сделанном музеям страны через Министерство культуры в 1982 году, не знали. Бесспорно, Пермская художественная галерея… с честью бы приняла в дар произведения художника В.Н. Чекрыгина. Несмотря на всю сложность ситуации, складывающейся вокруг наследия мастера, выражаем надежду на ее благоприятное разрешение».
На пермском интернет-портале «Культурное наследие Прикамья» были размещены материалы о наследии Чекрыгина на русском, английском и испанском языках. Там были опубликованы сведения о нарушениях условия дарения работ Чекрыгина, мои обращения к официальным лицам, письма, документы, а также иллюстрации работ художника и его философский труд «О Соборе воскрешающего музея», тоже на трех языках. Летом 2006 года раздел портала, посвященный Чекрыгину, был в одночасье закрыт. Позже мне объяснили, что в Перми поменялась властная группировка. Причем здесь умерший в 1922 году художник Чекрыгин, неясно. Г-жу Ильиных уволили из департамента культуры «по сокращению штата».
Серьезную информационную помощь оказало мне в ту пору и «Радио Свобода», выпустив в эфир две большие программы с моим участием – «Василий Чекрыгин. Собор воскрешающего музея» (3.10.2005) и «Дело о наследии Василия Чекрыгина» (16.08.2006). Ведущий второй из этих программ Владимир Ведрашко взял это дело под контроль, открыв на своем сайте постоянный раздел «Наследие В. Чекрыгина».
Осенью 2005 года прекрасное письмо сочувствия и поддержки прислала мне генеральный директор Музея имени Пушкина И.А. Антонова: «Мы, конечно, с радостью приняли бы произведения В.Н. Чекрыгина, предназначенные для нашего музея». Кроме того, она сообщила, что ГМИИ намечает провести выставку графики Чекрыгина.
В то же время мой давний единственный покупатель написал мне, что выставка в ГМИИ будет состоять из двух собраний – частного лица, которому он продал купленные у меня работы моего деда, и самого музея.
Россия всегда с большим успехом показывала свои великолепные собрания изобразительного искусства – как дома, так и за рубежом. Вот и 16 сентября 2005 года в Нью-Йорке по случаю 60-летия ООН открылась грандиозная выставка «Россия!», вместившая восемь веков культуры. Сообщалось, что глава фонда «Эрмитаж-Гуггенхайм» г-н Потанин потратил на поездку российской делегации на выставку 4 миллиона долларов. Осенью 2005 года руководитель ФАККа М.Е. Швыдкой в интервью на «Эхо Москвы» призвал… всех россиян поехать в Нью-Йорк на выставку «Россия!». Говорят, все работы вернулись обратно, но вот показали ли эту выставку в России – не знаю.
А в январе 2006 года в ГМИИ открылась выставка графики Василия Чекрыгина. На ней состоялась презентация посвященной художнику монографии Е.Б. Муриной и В.И. Ракитина. Помимо этого в Киеве вышла на русском и английском языках еще одна монография о Чекрыгине. В 2006 году ее автор, искусствовед Э.А. Дымшиц, удостоился за свой труд номинации ЮНЕСКО «Человек года» в области истории искусства.
В ответ на теплое письмо г-жи Антоновой я попросила ее помочь мне перевести работы дара из ГТГ в ГМИИ, проверить их на аутентичность, а затем распределить между музеями, которым мой дар предназначен. Но вскоре после выставки Антонова сообщила мне, что не хочет ссориться из-за Чекрыгина ни с Минкультом, ни с ФАККом, а кроме того, не желает вмешиваться «во внутренние вопросы хранения в ГТГ».
Получив в апреле 2006 года отказ из ФАККа, я направила письмо его главе М.Е. Швыдкому и продолжила поиск следов тех, кто конкретно положил начало нарушению условий моего дарения.
В России много пишут и говорят о европейских ценностях – демократии, свободе, неприкосновенности частной собственности, приоритете прав личности… Я нашла их только в Музее искусств в Нукусе. Сотрудники музея немедленно прислали мне два акта о поступлении к ним на баланс работ Чекрыгина. До моего письма они тоже не знали о даре. Все 60 графических работ поступили туда без цены, но и без указания на то, что это дар! Я отправила в Нукус дарственные списки с моими номерами. Вместе мы сверили все номера, и оказалось, что 47 графических работ – из дара, а 13 – из двух давних продаж Минкульту СССР.
Мне также стало известно имя чиновника, завизировавшего всю эту путаницу: некто Е.М. Чехарин. Он подписал приказ № 435 от 27 июля 1982 года на поступление в Нукус проданных работ Чекрыгина с пометкой – «без цены». Возможно, он же подписал в тот день и приказ № 433 о поступлении живописи в Центральный дом художника на Крымском валу. Таким образом, вопреки утверждению ФАККа, «представилось возможным» установить, кто именно и когда нарушил волеизъявление дарителя. Мотивы столь вопиющих нарушений неинтересны – гораздо важнее их эффективное исправление.
На мой взгляд, Музей искусств в Нукусе был и остается лучшим на всей территории СНГ. Поскольку этот музей – один из получателей моего дара, 47 работ Чекрыгина находятся там на безвозмездной основе. Но как безобразно было оформлено их поступление! Я немедленно отправила и в Минкульт, и в ФАКК акты из Нукуса, в которых зафиксированы как имя нарушителя условий дара, так и сами нарушения. Однако мой доказательный монолог повис в воздухе, натолкнувшись на непроницаемое молчание чиновников.
Тем не менее я по-прежнему собирала все доступные сведения о судьбе моего дара.
Из Москвы мне прислали каталог «Художественное объединение ”Маковец”», изданный в 1994 году Государственной Третьяковской галереей. С 1986 года большая часть моего дара пребывала в полной безвестности в запасниках этой галереи, но в 1994 году прагматичное начальство ГТГ решило вытащить наследие на свет и легализовать не принадлежащий галерее дар работ художника Василия Чекрыгина – автора ключевого для «Маковца» философско-эстетического труда «О Соборе воскрешающего музея».
Каталог не блещет академизмом во всем, что касается информации о работах моего деда, попавших в ГТГ. Так, страницы 45, 46 и 47 – это просто информационное полоскание мозгов, в котором нет ни слова правды о поступлении работ Чекрыгина в Третьяковскую галерею. Графические работы из моего дара другим музеям представлены в этом издании как дар ГТГ, а живопись дара, с измененными авторскими размерами, указана не как дар, а как прямое поступление в ГТГ из комбината имени Вучетича в 1984 году.
Откуда выплыл 1984 год, неясно: ведь по приказу Минкульта № 433 от 27 июля 1982 года живопись поступила в Государственную картинную галерею СССР на Крымском валу, а в 1986 году она попала в ГТГ неотреставрированной и сразу была направлена на реставрацию тогдашним главным хранителем. Авторские размеры подаренной живописи зафиксированы в дарственном акте, копию которого я направила в музеи, в Минкульт России и в ФАКК, а позднее и в правительственную комиссию по вопросам художественного наследия.
В каталоге представлено шесть, а не восемь живописных произведений. Там же указано, что в 1984 году (опять эта дата!) я продала ГТГ некоторые графические листы моего деда. Однако в 1984-м меня уже не было в Москве – я жила в Гаване! Кроме того, у меня никогда не было с ГТГ ни дружеских, ни коммерческих отношений.
Сказано: «Мертвые сраму не имут». В этом каталоге выражена благодарность и покойному А.Е. Ковалеву – напомню, эксперту Минкульта СССР, непосредственно и детально занимавшемуся всеми вопросами моего дара.
Искажения фактов в отношении работ Василия Чекрыгина встречаются и в других источниках информации ГТГ о художнике. Например, ГТГ любит утверждать, что посмертная выставка Чекрыгина в 1923 году состоялась в ее стенах. Однако на самом деле это произошло в Государственной Цветковской художественной галерее, о чем свидетельствовали и ее хранитель Анатолий Бакушинский, и Лев Жегин, и Николай Харджиев… И лишь в 1926 году Цветковскую галерею «присоединили» к Третьяковской, то есть ликвидировали, а ее фонды отправили в ГТГ, как на склад.
ГТГ настолько ловко сумела скрыть от людей сам факт моего дара, что даже такие признанные эксперты в области творчества Чекрыгина, как Елена Борисовна Мурина, ее муж Дмитрий Владимирович Сарабьянов и их сын Андрей, глава издательства «Русский авангард», выпустившего в 2005 году монографию о художнике, не знали о том, что я подарила его работы другим четырем российским музеям.
К этой монографии я написала вступительное слово. Издатель согласовал со мной план книги, но иллюстрации к ней я увидела только в тот день, когда получила свой экземпляр по почте.
Еще в процессе работы над книгой Андрей Сарабьянов проинформировал меня о том, что публикует иллюстрации без «Фидия». «Фидий» – это одно из восьми подаренных мной полотен. Оно важно для изучения творчества художника: таким образом Чекрыгин заявил о своем переходе к монументальному искусству. На мои вопросы, почему «Фидий» не представлен в монографии, и где само полотно, издатель ответил, что в ГТГ ему не дали сфотографировать ни «Фидия», ни «Скорбь», сказав, что эти две работы находятся на реставрации. Но все масляные работы дара были отреставрированы еще в 1986 году при тогдашнем главном хранителе Л.И. Ромашковой.
Сарабьянов опубликовал данные, предоставленные ему ГТГ, и не обратил должного внимания на посланные мной дарственные акты с авторскими размерами живописи. Поэтому полотна Чекрыгина, входящие в дар, были представлены в монографии с неверными размерами. Я выразила главе издательства свое несогласие и потребовала официального извинения. В итоге Андрей Дмитриевич извинился и заверил меня, что если бы он знал о даре, то монография о Чекрыгине была бы иной.
Весной 2007 года заместитель генерального директора ГТГ И.В. Лебедева по моей просьбе все же прислала мне письмо с фотографиями «Фидия» и «Скорби». Размеры «Фидия» были изменены. «Скорбь», или «Оплакивание», сохранила авторские размеры, но реставрация изменила неповторимую трепетность, свойственную кисти Чекрыгина. Мне стало ясно, что необходима тщательная и многоплановая профессиональная экспертиза работ дара, оказавшихся в ГТГ!
Чтобы это стало ясно и другим, я отправила во все культурные инстанции и музеи России таблицу с измененными после реставрации в ГТГ размерами подаренных мной живописных произведений моего деда.
Нормы Международного совета музеев (ICOM) едины для всех стран-членов этой организации, естественно, включая Россию. Согласно этим нормам, измененные размеры являются первым формальным признаком легальной копии, отличающим ее от грубой подделки. Однако самая легальная копия, выставленная как оригинал, сразу становится грубой подделкой. На мои многочисленные запросы о том, почему после реставрации были изменены размеры подаренной мной живописи, мне не ответили ни дирекция ГТГ, ни Минкульт России.
Самые разные люди, имеющие тот или иной социальный статус, могут лишиться его – добровольно или в принудительном порядке. Монарх, отрекшись от престола, становится бывшим монархом. Президент какой-либо страны, уйдя в отставку или доработав до конца своего срока, становится бывшим президентом. Можно привести много примеров на тему «бывших». Но даритель, живой или мертвый, остается дарителем навсегда. Это неизменный статус. Все дарители равны в своем праве на выполнение их волеизъявления.
Дар художественных наследий не является анонимным подаянием, когда подающий не знает того, кому он подал милостыню, а получивший милостыню не имеет ответных обязательств. Дарение художественных наследий, пожертвование – это обоюдный контракт дарителя и одариваемого, направленный на сохранение и публикацию подаренного наследия. Если дар попадает к тому, кому он предназначен дарителем, то его безвозмездность абсолютна. Если же дар, без согласования с дарителем, оказывается не в том месте, то этот прецедент автоматически исключает безвозмездный характер дара. По сути это двойной грабеж: ограблены и даритель, чей дар поступил не к тому, кому был предназначен, и одариваемые музеи.
В подобных случаях тот, в чьих руках дар оказался против воли дарителя, превращается в должника и дарителя, и одариваемых. Поэтому ГТГ является не только моим должником, но и должником Музея имени Пушкина, Русского музея и Пермской художественной галереи.
Все эти тезисы можно найти в Гражданском кодексе Российской Федерации. Кроме того, данная аксиома вытекает из многовековой человеческой этики, основанной на том, что владение чужим неэтично. Чужое надо возвращать.
Напомню, что в 1982 году я ничего Третьяковской галерее не дарила, так как имелись объективные факты постоянного неподобающего отношения ГТГ к наследию В.Н. Чекрыгина. Музеи, указанные мной в момент передачи дара, были полноценными юридическими лицами, способными оценить наследие выдающегося художника не прагматично, согласно колеблющейся сиюминутной конъюнктуре, а как непреходящую ценность, которой и является данное наследие. Это основной приоритет дарения уникальных художественных наследий. В случае дара работ Чекрыгина он был противозаконно и цинично нарушен.
Увы, на мою просьбу прислать мне реставрационные документы не откликнулись ни замдиректора ГТГ г-жа Лебедева, ни главный хранитель ГТГ г-жа Селезнева – президент Российского комитета Международного совета музеев (ICOM)!
Между тем 29 марта 2007 года моя знакомая, эксперт в области русского искусства 1920-х годов, написала мне, что в амстердамском Музее «Стеделек» хранится ящик с работами Чекрыгина и что музейный хранитель показал ей эти работы. Многие российские исследователи смотрели в «Стеделеке» полотна Чекрыгина, тогда как ГТГ в течение четверти века скрывала от людей подаренное не ей наследие большого художника.
Не знаю, откуда взялся Чекрыгин в «Стеделеке». Знаю только, что в свое время у Николая Ивановича Харджиева, который после распада СССР вывез часть своей уникальной коллекции в Амстердам и скончался там летом 1996 года, работ Чекрыгина почти не было, кроме одной-двух графических, подаренных ему моей мамой.
В мае 2007 года в Государственной Третьяковской галерее на Крымском валу открылась выставка – новый вариант экспозиции «Искусство ХХ века». Этой выставке оказали спонсорскую поддержку компании «Евроцемент», «Сотбис» и другие серьезные организации. ГТГ осмелилась выставить там и работы Чекрыгина. Если судить только по названиям, то представленную живопись взяли из моего дара. Но авторские размеры были изменены, поэтому я не знаю, что это за работы на самом деле. Кроме того, Чекрыгин, погибший в 1922 году, по небрежности кураторов был выставлен среди художников более позднего периода (об этом мне написали мои московские друзья).
Вспоминаю, как в 1977 году нам с мужем пришлось два раза в течение недели побывать в ГТГ. В зале советского искусства висело огромное полотно с коллективным портретом членов Политбюро КПСС. Все они сидели в креслах за большим столом. Одно кресло пустовало. Там раньше сидел Николай Подгорный. Но как раз в те дни его за какую-то провинность вывели из состава Политбюро. «Идейные» кураторы ГТГ не убрали полотно из экспозиции, а просто замалевали Подгорного! У ГТГ всегда была и осталась своеобразная кураторская концепция.
На сайте ГТГ я не нашла информации о том, кто стал председателем попечительского совета галереи после Лужкова, покинувшего этот пост в конце 2007 года. Иначе непременно отправила бы ему все собранные материалы о нарушении условий дарения работ Чекрыгина – для лучшего ознакомления с подопечной организацией.
Долгое время я почти ежедневно читала рубрику «О высоком» на сайте «Лента.ру». Летом 2006 года вспыхнул информационный скандал вокруг музея «Эрмитаж». В прессе прошли интервью руководителей российской культуры и волна статей, из которых следовало, что ни Минкульт, ни ФАКК не смогли обеспечить для мировых шедевров такой такой элементарной защиты, как вневедомственная охрана. А бывший заместитель председателя Счетной палаты России Юрий Болдырев сообщил, что после ревизии «Эрмитажа» обнаружено, что половина экспозиции музея состоит из копий, а оригиналы находятся в другом месте. Скандал пришелся как раз на пятилетие создания совместного музея «Эрмитаж-Гуггенхайм» в Лас-Вегасе, в отеле «Венецианский». Затем начался скандал с сертификацией экспертами ГТГ подделок русских художников. При поддержке Федеральной службы по надзору за соблюдением законодательства в области охраны культурного наследия (Росохранкультуры) в конце 2000-х годов был издан объемистый пятитомный каталог подделок и фальшивых сертификаций в ГТГ. Активное участие в разоблачении этих фальсификаций приняла галерея современного искусства «Триумф».
В отечественных музеях прошли выборочные проверки. Общий вывод сводился к тому, что российские музейщики внезапно разучились хранить вверенное им художественное наследие и отличать оригиналы от подделок.
Другой скандал с ГТГ был связан с наступлением на свободу творчества. Чиновники взялись за выставку «Запретное искусство – 2006», устроенную весной 2007 года в Музее имени Андрея Сахарова. На ней были показаны произведения, не разрешенные в 2006 году к экспонированию на московских выставках. Гендиректор ГТГ г-н Родионов и его будущая преемница на этом посту г-жа Лебедева сурово осудили организаторов выставки – в частности, ее куратора, заведующего отделом новейших течений ГТГ Андрея Ерофеева. И хотя осенью того же года Ерофееву удалось провести в Париже другую «крамольную» выставку – «Соц-арт. Политическое искусство в России с 1972 года», в 2008-м его все-таки уволили из Третьяковской галереи…
Летом 2007 года я написала письмо первому заместителю председателя Совета министров России Д.А. Медведеву, возглавившему комиссию по вопросам художественного наследия. Дело было поручено сотруднице аппарата правительства К.В. Щербак. Через посольство России в Гаване я для полной ясности переслала ей абсолютно всю документацию о нахождении работ Чекрыгина в музеях России и СНГ, а также все детали истории появления моего дара в Третьяковской галерее.
Почти через год г-жа Щербак сообщила мне по телефону, что правительственная комиссия по вопросам художественного наследия – не то место, в которое следует обращаться по вопросу о нарушении условий дарения наследия художника Василия Чекрыгина.
За минувшие годы сменились несколько министров культуры, а главный хранитель ГТГ Е.Л. Селезнева стала директором департамента международного сотрудничества Минкульта. В 2008-м упразднили ФАКК, в 2011-м – Росохранкультуру. Тогдашний министр культуры А.А. Авдеев заверил общественность, что потери в государственных музеях минимальны и относятся лишь к второстепенным произведениям искусства.
Все эти пертурбации ничуть не помогли исправить грубые нарушения, допущенные по отношению к моему дару. Новое руководство Минкульта продолжает молчать так же, как и прежнее.
Полагаю, что по отношению ко мне и к музеям, которым предназначен дар, да и по отношению ко всему российскому обществу творится абсолютно недопустимый произвол. Российские власти обязаны созвать экспертную комиссию из представителей всех заинтересованных музеев, чтобы в моем присутствии и под контролем руководящих работников культуры тщательно проверить всю коллекцию. После чего я готова немедленно приступить к двусторонней и нотариально заверенной передаче дара каждому из музеев. А лично я претендую на то, чтобы Министерство культуры выплатило мне компенсацию за потерянные работы и чтобы мне восстановили жилье в России. Никаких иных претензий у меня нет.
Где подаренные мной отечественным музеям работы художника Василия Чекрыгина?..